Переворот 18 ноября ликвидировал «уфимскую конституцию» 23 сентября 1918 г., по которой законодательная власть вручалась пятичленной Директории, долженствующей передать ее к началу 1919 г. съезду членов Учредительного собрания, избранного в ноябре 1917 г. Сразу после переворота Совет министров, осуществлявший при Директории исполнительную власть, утвердил новую «конституцию» — «Положение о временном устройстве государственной власти в России». В соответствии с ним верховная государственная власть «во всем ее объеме» передавалась «верховному правителю»; ему также подчинялись все вооруженные силы.

Правда, титул «верховный правитель» сопровождался эпитетом «временный»; это означало, что по установлении в стране «законности и порядка» (т.е. после свержения Советской власти в общероссийском масштабе) власть должна быть передана некоему «представительному собранию», которое учредит форму государственного строя и примет основные законы страны. Вскоре после прихода к власти Колчак создал «Подготовительную комиссию по разработке вопросов всероссийского представительного собрания учредительного характера» (председателем ее был назначен кадет А. С. Белецкий (Белоруссов)). Это длинное, бюрократическое название, с одной стороны, порывало с самим термином «Учредительное собрание», вызывавшим ненависть у Колчака и его окружения, а с другой — по политическим и дипломатическим соображениям все же включало нечто отдаленно напоминающее его. В некоторых документах «подготовительной комиссии» иногда использовалось другое название — «национальное учредительное собрание». Такая неопределенность, конечно, не была случайной; она, так сказать, юридически давала военно-монархической верхушке возможность для политических махинаций с будущим «представительным органом». Некоторые члены комиссии неоднократно указывали Совету министров на то, что в этой неопределенности многие «ищут заднюю мысль». /172/ Материалы, сохранившиеся от «подготовительной комиссии», наглядно свидетельствуют о ее подлинной роли. Члены комиссии где-то на задворках добросовестно писали бумаги с проектами положения о будущем «представительном собрании учредительного характера», которыми мало кто интересовался. Все же небезынтересно посмотреть на то, в каком виде мыслился «хозяин земли русской» колчаковскими учредиловцами. Разработанные комиссией «общие положения» и многочисленные докладные записки на имя председателя Совета министров дают такую возможность.

Избирательное право предполагалось предоставить лицам не моложе 25 лет, поскольку-де «молодежь наименее государственна». Военнослужащие, по приказу Колчака от 21 ноября 1918 г. объявлявшиеся «вне политики», лишались права выборов; сформированной лично «верховным правителем» «национальной гвардии» вменялась лишь «почетная обязанность» охраны «национального учредительного собрания». Только населению крупных городов, согласно проектам, следовало дать право прямых выборов; остальному населению (т. е. подавляющему большинству) предлагалась двухстепенная система: сначала избирались выборщики, а затем члены «собрания». []

Но все это было лишь бумажными проектами на отдаленные времена, а пока «верховный правитель» сосредотачивал в своих руках полную власть. Надо было, однако, добиться, чтобы ее признали «белые регионы», уже существовавшие в России: на юге — деникинщина, на севере — Временное правительство Северной области. Да и на самой территории, формально подведомственной свергнутой Директории, фактически вполне независимо существовали белоатаманские владения, прежде всего «читинского царька» Г. Семенова.

В должности верховного уполномоченного Сибирского правительства на Дальнем Востоке находился бывший претендент в «верховные правители» генерал Хорват, владения которого в шутку называли Хорватией. Сам Хорват в основном занимался переговорами с союзниками, а делами вершил его помощник, некий Гаврилёнок, «подверженный слабости кутежа». [2] Были на Дальнем Востоке и другие генералы и атаманы, считавшие себя не ниже Колчака (Иванов-Ринов и др.).

Позднее, когда в августе 1919 г. на северо-западе по бесцеремонной указке английского генерала Марша /173/ образовалось правительство Лианозова—Юденича, Колчак должен был «присоединить» и его.

Первыми признали Колчака Хорват и Иванов-Ринов, о чем уже 19 ноября сообщил Вологодскому советник МИДа во Владивостоке Гревс. С Семеновым пришлось изрядно повозиться. Он и его окружение не признали переворот 18 ноября, отдавая предпочтение генералу Хорвату, в котором видели более близкого себе сторонника японской ориентации. Некоторые советники Колчака (Тельберг, Лебедев, Сукин и др.) настаивали на принятии самых решительных мер против «бунтовщика». Семенов был «отрешен» от командования 5-м корпусом, а генералу Волкову, назначенному генерал-губернатором в Читу, приказывалось «привести в повиновение всех не повинующихся верховной власти». В январе была даже создана чрезвычайная следственная комиссия по «семеновскому делу». Конфликт разрешился благодаря давлению, оказанному на Семенова, с одной стороны, японцами, с другой — колчаковскими генералами Ивановым-Риновым и Дутовым. Семенов признал Колчака в обмен на отмену обвинений его в «измене».

Значительно более важная политическая задача состояла в том, чтобы обеспечить признание Колчака со стороны деникинского правления, Временного правительства Северной области, а затем и Северо-западного правительства Лианозова—Юденича.

Особую роль в этом сыграло упоминавшееся «Русское политическое совещание», штаб-квартира которого находилась в Париже. Оно образовалось в конце 1918 г. и включало в себя ряд бывших российских послов в странах Европы и США, представителей «Национального центра», «Союза возрождения», некоторых политических деятелей прошлого «с именами», промышленных воротил и банкиров эпохи царизма и Временного правительства. При «совещании» работало несколько постоянных комитетов и комиссий (финансово-экономическая, снабжения, дипломатическая и др.). Но всю деятельность «совещания» определял его исполнительный орган — «Русская политическая делегация» (на Парижскую мирную конференцию), куда входили бывший премьер-министр Временного правительства Г. Е. Львов, бывший царский министр иностранных дел С. Д. Сазонов, посол Временного правительства во Франции правый кадет В. А. Маклаков, бывший глава архангельского правительства союзовозрожденец style='font-size: 12.0pt'>/174/ Н. В. Чайковский. Несколько позднее в состав делегации был введен Б. В. Савинков, уехавший, как мы знаем, на Запад еще при Директории. Все эти люди, представлявшие дореволюционную Россию, были официально утверждены Колчаком. В апреле 1919 г. Совет министров постановил ежемесячно отпускать на расходы «Политического совещания» 400 тыс. франков.

Как свидетельствует Н. В. Чайковский, «совещание» одной из своих главных задач считало содействие «объединению всей русской государственности (контрреволюционной.— Г. И.) в одном централизованном правительстве. [3] С самого начала «совещанием» была сделана ставка на Колчака. Уже в конце декабря 1918 г. Сазонов поручил бывшему русскому посланнику в Афинах передать через бывшего посла Кудашева в Пекине Колчаку в Омск: «Признаем верховную власть, принятую Вашим превосходительством, в уверенности, что Вы солидарны с основными началами политической и военной программы Добровольческой армии». [4] 10 января Колчак тем же путем телеграфировал свой ответ Сазонову: «Признание Вами верховной власти, выросшей на востоке России, знаменует собой великий шаг к национальному объединению... Основные начала Добровольческой армии разделяются мною. [5] Сразу же Сазонов был назначен министром иностранных дел колчаковского правительства, сохранив при этом должность управляющего отделом внешних сношений деникинского «особого совещания».

В апреле 1919 г. «политическое совещание» выпустило обращение к местным антисоветским правительствам с призывом признать «верховного правителя» Колчака.

Еще в начале января 1919 г. Деникин через Сазонова и посланника в Афинах [как сообщал Деникину военный представитель белогвардейских армий при союзном верховном командовании генерал Д. Щербачев, тогда эта телеграмма в сумятице событий «прошла малозаметной». Щербачев рекомендовал Деникину «резко подчеркнуть признание Колчака за всероссийскую власть». [6] Совет был принят, но не без сложностей. Некоторые политиканы из окружения Деникина не склонны были отдавать пальму первенства в Сибирь. В феврале 1919 г. глава «Национального центра» М. Федоров заявил представителям прессы, что всероссийское правительство должно возникнуть на юге. А в мае один из /175/ лидеров «Совета государственного объединения России» (СГОР), Н. Чебышев, на заседании «особого совещания» внес резолюцию о преждевременности подчинения Колчаку. Тем не менее в конце мая 1919 г. Деникин торжественным актом признал власть Колчака «верховной» и «всероссийской». На состоявшемся по этому случаю в Екатеринодаре заседании руководства СГОРа, «Национального центра» и «Союза возрождения» кадет Н. И. Астров назвал шаг Деникина «великим историческим моментом». «...Не слышим ли мы,— взывал он,— далекого благовеста скрывавшегося от нас святого града Китежа? Не звон ли это московских святых колоколов?» [7].

В ответ по указу Колчака от 17 июня 1919 г. Деникин был назначен заместителем «верховного правителя» с оставлением в должности главнокомандующего вооруженными силами юга России. Связь с Деникиным осуществлялась главным образом через специальных курьеров-офицеров, которые доставляли разного рода секретные материалы, газеты и т. п. В Одессе сидел постоянный омский резидент, некто Песоцкий. В августе в Омск из Екатеринодара прибыли члены правления «Национального центра» и члены ЦК кадетской партии А. А. Червен-Водали и А. А. Волков. В беседе с корреспондентом РТА они заявили, что прибыли в Омск как от деникинского «особого совещания», так и от «Национального центра» с задачей налаживания политической связи между Екатеринодаром и Омском.

Несколько ранее, в конце апреля 1919 г., так называемое Временное правительство Северной области, возглавлявшееся генералом Е. К- Миллером, также приняло постановление «признать объединяющей и главенствующей властью ныне действующее правительство в Омске как Временное всероссийское национальное правительство» ! Со своей стороны Омск, конечно, приветствовал это «мудрое решение», предписав поддерживать еженедельную связь «через северный отряд полковника Бордзиковского». [8] Позднее между Архангельском и Омском была установлена и телеграфная связь, осуществлявшаяся через специального представителя Временного правительства Северной области при Колчаке князя Куракина.

В августе 1919 г., как уже отмечалось, в Риге было создано так называемое Северо-западное правительство во главе с Лианозовым. В качестве военного министра /176/ и главкома в него вошел генерал Юденич. Как сообщал в Омск бывший русский посланник в Швеции К. Н. Гульке-вич, лианозовское правительство приняло декларацию, в которой объявляло себя временным и заявляло о «своем единстве с адмиралом Колчаком и программой, принятой последним и ген. Деникиным [9] Колчак, однако, не признал правительства Лианозова. В телеграмме, направленной в Париж С. Д. Сазонову, он разъяснял, что лишь «временно воздержался от выражения отрицательного отношения к лианозовскому правительству, не желая обострять обстановки». Все свои сношения с северо-западной белогвардейщиной Колчак вел только через генерала Юденича и предписывал по взятии Петрограда его войсками передать ему всю власть. [10]

Таким образом, планы «Национального центра» были близки к осуществлению: в Сибири образовалась контрреволюционная военная диктатура, признанная как всероссийская другими контрреволюционными образованиями: на Дальнем Востоке, севере, юге и северо-западе. «Верховный правитель» Колчак был призван консолидировать и координировать все основные антибольшевистские и антисоветские силы не только в военном, но также в политическом и идеологическом отношениях.

На ступень ниже «верховного правителя» находился Совет министров («Временное российское правительство»). Председателем его остался все тот же «слабый» и «старый» П. В. Вологодский. Почему Колчак не отказался от него? Генерал Сахаров вспоминал, что, когда Колчаку указывали на непригодность Вологодского и его бывшее «эсерство», тот отвечал: «Да какой он эсер! Он уже стар и ото всех дел отошел... Но понимаете, он здесь необходим как le vieux drapeau ... (старое знамя.— Г. И.)». [11] Наиболее ответственные посты в правительстве в разное время занимали В. Н. Пепеляев (министерство внутренних дел), И. Михайлов (министерство финансов), И. Сукин (управляющий министерством иностранных дел), Д. Лебедев (военный министр), Г. Тельберг (министр юстиции), Л. А. Устругов (министр путей сообщения), Н. И. Петров (министр земледелия и колонизации) и др.

Каков был партийный состав Совета министров? Большинство было правокадетским или промонархическим, но поскольку Колчак громогласно заявил, что его правительство находится «вне партийных течений», то, «беря министерские посты», кадеты формально выходили из партии. /177/

Пример тому подал В. Пепеляев. Примечательно, однако, что, желая придать своему правительству максимально представительный характер прежде всего в глазах иностранцев, Колчак пытался изобразить дело таким образом, что в его Совете министров есть и «социалисты». Кто же числился в «социалистических» министрах?

Когда бывший посол в Лондоне К. Набоков в январе 1919 г. запросил Омск, кто в правительстве «принадлежит к нашим социалистическим партиям» («чтобы побороть недоверие социалистических организаций Англии к правительству Колчака»), Г. Гинс ответил: Вологодский и Старынкевич — эсеры, Шумиловский, Петров, Грацианов — социал-демократы, Зефиров — энес и Михайлов — «беспартийный социалист». [12] В Омске при этом, вероятно, полагали, что там, в Лондоне, вряд ли будут разбираться «кто есть кто»: главное — на указанных лиц повесить «социалистическую» бирку.

Некоторые «левые» газеты (в частности, екатеринбургский «Наш Урал», 13 июня 1919 г.) советовали для скорейшего признания колчаковской власти союзниками привлекать «к государственной работе не только деятелей самодержавного режима, но и деятелей послереволюционного периода, например кн. Львова, Керенского, Некрасова и др.». Но официозная пресса резко отвергала эти рекомендации. Владивостокская «Дальневосточная окраина» 2 июня 1919 г. писала: страна никогда «не призовет к управлению... тех, кому не властвовать, а под суд идти надлежит».

Партийно-политическое лицо колчаковского Совета министров довольно метко охарактеризовал генерал А. Будберг, одно время занимавший пост управляющего военным министерством. Даже его, закоренелого монархиста, поражала «реакционность, неискренность и умышленная недоговоренность некоторых речей», произносимых министрами-кадетами и «социалистами». «Общее заключение из того, что я сегодня слышал,— записал Будберг в дневнике в июне 1919 г.,— сводится к выводу, что большинство Совета настроено враждебно против всяких общественных организаций... но в то же время боится поставить точки над «i» и получить упрек в недемократичности». Впрочем, дело даже не в партийности Совета министров, составлявшегося по принципу безусловной лояльности «верховному правителю». [13]

Г. Гинс (о нем говорили, что у него никогда не узнаешь: /178/ то ли он тебя поцеловать хочет, то ли яду подсыпать) отмечал, что в послепереворотном статусе Совета министров заключалась некая неопределенность. С одной стороны, он сам явился источником власти «верховного правителя» и разделял с ним эту власть, так как участвовал в рассмотрении и обсуждении законов, а с другой — при концентрации всей власти в руках «правителя» фактически превращался в орган, «не ответственный за внутреннюю и внешнюю политику». [14]

Это противоречие являлось неизбежным следствием не ограниченной законами единоличной диктаторской власти. Делами все больше и больше вершило не официальное правительство — Совет министров, а правительство, так сказать, неофициальное, в известной мере закулисное. Такую роль играл учрежденный в начале 1919 г. «Совет верховного правителя». В эту, по характеристике того же Гинса, «звездную палату» в разное время входили такие проходимцы, как «Ванька Каин» — Михайлов, черносотенцы Д. Лебедев, Г. Тельберг и др. Но помимо некоторых министров в заседаниях «Совета верховного правителя» участвовали и «политические деятели» вроде начальника личной канцелярии Колчака генерала Мартьянова, начальника личной охраны Колчака ротмистра Удинцова и др.

Главнокомандующий союзными войсками в Сибири французский генерал М. Жаннен писал в своем дневнике: «...давление на правительство оказывает группа министров во главе с Михайловым, Гинсом, Тельбергом; эта группа служит ширмой для синдиката спекулянтов и финансистов... Этот синдикат имеет чисто реакционную тенденцию. В нем, как и среди офицеров, наряду с монархистами или людьми, озлобленными потерями и страданиями, причиненными революцией, встречаются также и барышники». [15] Генерал Будберг констатировал, что Колчак был «пленен ставочной и омской камарильей». [16] Именно она и делала «большую политику», которая на практике оказывалась глубоко противоречивой.

С одной стороны, Колчак в своих официальных заявлениях клялся и божился, что не помышляет о полной реставрации. [17] Но с другой стороны, стремясь осуществить свою главную цель — искоренить большевизм и ликвидировать Советскую власть. Колчак и его правительство последовательно и неотвратимо шли по пути реставрации режима, сокрушенного еще в Феврале 1917 г. [18] /179/ Логика классовой борьбы не позволяла остановиться на «промежуточных станциях».

Перейдем теперь к характеристике той политики, которую проводили «верховный правитель» и его Совет министров.

Советский Декрет оземле не только нанес сокрушительный удар по всей аграрной структуре дореволюционной России и кардинальным образом перестроил ее в интересах широчайших крестьянских масс (крестьяне получили более 150 млн. десятин земли, и в их руках оказалось до 97 % земельного фонда всей страны; они освободились от уплаты помещикам ежегодной арендной платы в 700 млн. рублей и от долгов на сумму 3 млрд. рублей золотом). [19]

Декрет о земле, как это выяснилось уже в начале гражданской войны и иностранной интервенции, имел еще и колоссальные политические последствия: в сущности говоря, он выбивал почву из-под ног внутренней контрреволюции. В такой стране, как Россия, где от позиции крестьянства, от того, на чьей стороне оно в конечном счете окажется — Советской власти или антисоветских правительств, Декрет о земле практически парализовал любую аграрную политику контрреволюционного лагеря. Даже при желании дать крестьянам больше, чем дал им советский Декрет о земле, было попросту невозможно. В лучшем случае, так сказать теоретически, можно было лишь подтвердить, санкционировать его, но политический эффект и от такого шага равнялся бы нулю: земля уже была получена крестьянами из рук Советской власти.

А ведь цель контрреволюции состояла в ликвидации завоеваний Октября, т. е. в попятном движении. Вот почему аграрный вопрос как для «демократической», так и для буржуазно-помещичьей, кадетско-монархической контрреволюции стал форменным проклятием, заколдованным кругом, из которого они во что бы то ни стало хотели найти выход, но которого на деле не существовало.

Позднее, уже в эмиграции, когда бывшие военные и политические руководители «белой борьбы» искали объяснение своим поражениям, кадет Н. И. Астров в письме А. И. Деникину напомнил о «трагической шутке» А. В. Кривошеина — бывшего сподвижника П. А. Столыпина по аграрной реформе. Рассуждая о том, как в условиях гражданской войны белые могут решить «мучительный» /180/ для них земельный вопрос, Кривошеий говорил: «В этом вопросе нужно поступить так, как ответил Кутузов Александру I на вопрос последнего: может ли он победить Наполеона? На этот вопрос Кутузов ответил: победить не могу, а обмануть постараюсь». [20]

Кривошеинская шутка указывала главный путь, по которому должна была идти аграрная политика контрреволюции: попытаться нейтрализовать эффект Октября не на прямых, а на глубоко обходных, фланговых путях.

Свержение власти Советов в Сибири летом 1918 г. привело белогвардейщину в состояние контрреволюционной эйфории вообще и в аграрном вопросе в частности. Уже в начале июля 1918 г. Временное Сибирское правительство, не колеблясь, издало закон о возвращении владельцам их имений вместе с живым и мертвым инвентарем. Все практические вопросы этой аграрной реставрации должны были решать комиссии, специально образуемые земствами. Конечно, в этом акте сказалось не только контрреволюционное упоение. Временное Сибирское правительство, несомненно, учитывало особенности сибирского землевладения, отсутствие в Сибири значительного помещичьего хозяйства, подвергшегося разделу. Но так или иначе, земельный закон этого правительства принадлежал к числу таких, которые со всей очевидностью обнаруживали его реакционную суть.

Однако того, на что могло решиться областное Сибирское правительство (хотя и питавшее определенные великодержавные вожделения), не мог себе позволить всероссийский «верховный правитель» Колчак. Для него Сибирь была лишь плацдармом, и двигаться с этого плацдарма дальше, в Европейскую Россию с аграрным законом Вологодского и К°, декларирующим восстановление прежнего аграрного строя, было бы безумием. И Колчак, придя к власти, делает то, что, казалось бы, он не должен был делать в силу еще большей своей правизны: 5 апреля 1919 г. Совет министров «верховного правителя» в постановлении за подписью министра земледелия Н. И. Петрова сообщил об отмене июльского 1918 г. указа Временного Сибирского правительства о возвращении владельцам их имений и ликвидировал соответствующие комиссии. [21] Через три дня, 8 апреля, была широко распубликована «Грамота верховного правителя о земле». Она начиналась словами: «Армии Российского правительства продвигаются в пределы Европейской России. Они приближаются /181/ к тем коренным русским губерниям, где земля служит предметом раздора...». [22] Далее кратко излагались основные положения колчаковского аграрного законодательства.

За разработку его министерство земледелия активно принялось еще с начала 1919 г. Оно было изложено в основном в четырех обширных документах: «Записке о направлении аграрной политики правительства», «Основах аграрной политики правительства», «Положении об обращении во временное распоряжение государства земель, вышедших из обладания их владельцев» и «Объяснительной записке к нему», «Правилах о порядке производства и сбора посевов в 1919 г. в местностях, освобожденных от Советской власти». Их мы главным образом и будем анализировать.

Аграрные акты Советской власти объявлялись незаконными. В каком же случае тогда решение земельного вопроса, по мнению колчаковского правительства, могло считаться законным, кто мог придать ему законную силу? Некий «хозяин земли русской» — «Национальное российское собрание», которое будет созвано лишь после восстановления «порядка». Следовательно, кардинальное решение аграрной проблемы во всероссийском масштабе откладывалось на неопределенное будущее. Это обстоятельство имело важное значение: оно должно было дать колчаков-скому режиму столь необходимый для него выигрыш времени. В этом смысле Колчак (как «верховный правитель») инструктировал и другие белогвардейские правительства. Так, например, в телеграмме А. И. Деникину он особо подчеркивал, что из-за «сложности земельного вопроса» представляется «невозможным его разрешение до окончания гражданской войны». [23]

Но белогвардейские «аграрники» — советники Колчака — хорошо понимали, что ограничиться одним лишь «законным» уклонением от решения жгучего вопроса они не смогут. В «Записке о направлении аграрной политики правительства», разработанной в начале 1919 г., говорилось: «Вопрос — како веруеши, что нам ждать от тебя в этой области — будет первым вопросом, с которым подойдут к правительству все прикосновенные к земле люди... Настало время определить принципиальное отношение правительства к аграрному вопросу, наметить ясную линию поведения...». [24] Именно эта задача и представляла особую трудность для колчаковского режима, /182/ являла собой уравнение со многими неизвестными. Понятным было лишь одно, и об этом Колчак прямо писал в цитированном письме Деникину: недопустима «земельная политика, которая создает у крестьян представление помещичьего землевладения».

Поиск соответствующего решения приводил колчаковских специалистов по земельному вопросу к все той же концепции столыпинской аграрной реформы, правда с известными поправками, диктуемыми послереволюционной обстановкой, сложившейся в стране вообще и в деревне в частности. «Записка о направлении аграрной политики» прямо подчеркивала, что если «старое (т.е. царское.— Г. И.) правительство не принимало достаточных мер к содействию крестьянству в приобретении им земли, будучи связано общей тенденцией к поддержанию дворянского землевладения», то теперь, после революции, «всколыхнувшей народные массы», дворянство «должно уступить свое место крестьянину, без опоры на которое немыслимо никакое будущее бытие Российского государства». И «Записка» указывала, что единственный путь к этому— подтвержденное столыпинской реформой «создание мелких крепких трудовых хозяйств, владеющих землей на правечастной собственности и свободной от принудительной опеки общины». Авторы «Записки» настаивали на длительности этого процесса; для его естественного завершения, считая с 1911 г., по их мнению, требовалось... «примерно 42 года». Тем не менее перспектива «поглощения крупного землевладения мелким» должна была, по расчетам колчаковцев, внести определенное успокоение в крестьянские массы.

Но и это еще не давало ответа на главный вопрос, который больше всего волновал крестьян сейчас, сегодня: как же поступит колчаковская власть с теми землями, которые уже, т. е. в результате революционных преобразований, фактически перешли в их владение? Пожалуй, именно тут белые правители оказывались в положении героя басни Эзопа, похвалявшегося, что на Родосе он однажды совершил прыжок на огромное расстояние, и ссылавшегося при этом на свидетелей; один из присутствующих на это сказал: «Тебе не нужны свидетели. Здесь Родос, здесь и прыгай».

И «Записка о направлении аграрной политики» совершила «прыжок»: «Не уничтожая формально права собственности на земли их прежних владельцев, опасно в то же время отстранять от пользования этими землями /183/ фактических, хотя и самоуправных пользователей... Но надо твердо и ясно определить границы и основания прав этих пользователей». [25]

Упомянутые нами документы, касающиеся аграрного вопроса, пытаются определить эти «границы» и «права». Ключевым среди них являлось признание права сбора урожая 1919 г. за теми крестьянами, которые произвели посевы на перешедшей к ним земле. В специально разработанных на сей счет «Правилах» (они были введены в апреле 1919 г.) разъяснялось, что все «посевы... составляют полную и неотъемлемую собственность тех лиц, трудами и средствами которых означенные посевы произведены». Практически же этот «колчаковский дар» мужику выливался в длинную бюрократическую волокиту. Каждый «пользователь» новой земли обязан был сделать соответствующее заявление сельскому старосте, а тот — вести «книгу посевов» и представлять ее сведения в волостное правление. Оттуда эти данные надлежало представлять в уездный по земельным делам совет. За пользование «захваченной» землей в депозит таких советов вносилась определенная плата. Вся эта процедура устанавливалась сознательно: «пользователь» должен был чувствовать сугубо временный характер своих прав. Впрочем, чтобы не оставлять никаких сомнений, министерство земледелия разъяснило, что «пользование землей в порядке сих правил не устанавливает для пользователей в дальнейшем никаких прав на владение или пользование этой землей». [26]

Фактически (да и юридически) новые «пользователи» земли переводились на положение ее арендаторов. В «Объяснительной записке к законопроекту» отмечалось, что временный перевод «захватчиков» в арендаторы определенно укажет им, что «право собственности на эти земли им не принадлежит». [27] Правда, тут же делалась прямо рассчитанная на крестьян оговорка: чтобы у них создавалась «уверенность для спокойной работы», за ними в будущем признавалось преимущественное право на приобретение находящейся в их пользовании земли.

Две цели преследовал этот шаг, пожалуй, наиболее «радикальный» в колчаковском подходе к аграрному вопросу. Прежде всего — политическую: правительство всеми силами стремилось показать, что оно «не думает о реставрации старого положения вещей». Но была в этом шаге и вынужденная экономическая необходимость: в условиях военных действий Колчаку нужно было максимально /184/ использовать сельскохозяйственные угодья для обеспечения нужд армии.

Вернемся, однако, к тому, как разработчики колчаков-ского аграрного законодательства пытались решить проблему приобретения крестьянами той земли, с которой им пока разрешалось собирать урожай на правах арендаторов. Они прекрасно понимали, что этот процесс не может не сопровождаться острыми конфликтами между «новыми пользователями» и «бывшими владельцами». Поэтому прежде всего подчеркивалось, что он не должен форсироваться, а идти «естественным путем».

Три обстоятельства здесь выдвигались как определяющие. Первое — положение о трудовой норме землевладения. В соответствии с ним пользователь земли не мог приобрести ее сверх нормы. Пределы ее, правда, точно не определялись, но подчеркивалась недопустимость «карликовых, нищенских хозяйств».

Далее, законопроект назначал определенный срок, в течение которого владельцы, фактически потерявшие свои земли, и вообще крупные землевладельцы, с одной стороны, и крестьяне, будущие обладатели «трудовой нормы»,— с другой, должны урегулировать свои отношения на договорной основе, точнее, путем продажи земли мелким собственникам (на условиях, выработанных государством). Не было ни малейшего сомнения в том, что бывшие крупные владельцы сделают все возможное, чтобы затянуть эту куплю-продажу. Поэтому для них предлагалось ввести «побудительную меру» — высокий прогрессивный налог. Но если и он в назначенный срок не дал бы результата, тогда должны были вступить в силу «меры принудительные».

Третий момент, планировавшийся колчаковским режимом, состоял в том, что земли, утраченные их бывшими владельцами, формально переходили в распоряжение государства, и оно в принудительном порядке (естественко, за выкуп) могло произвести отчуждение земли для последующей ее продажи будущему «трудовому собственнику» (в этих видах предполагалось создать Государственный земельный банк). [28]

Эти положения «Записки» были зафиксированы и конкретизированы в 10 пунктах другого документа — «Основы аграрной политики правительства», относящегося к весне 1919 г. Но в нем говорилось и о землях, «вообще не подлежащих принудительному отчуждению» (земли /185/ общественные, владения отрубников, земли государственного значения и т. д.), и о сохранении «наиболее жизненных крупных владений землей».

В «Объяснительной записке» с особой силой подчеркивалось, что «обращение во временное владение государства земель, вышедших из обладания их владельцами», ни в коем случае не распространяется на будущее. «Записка» грозно предупреждала: «Самовластные захваты земли, причинение убытка и ущерба владельцам после очищения местности от большевиков войсками Российского (т. е. колчаковского.— Г. И.) правительства будут преследоваться по всей силе гражданских и уголовных законов». [29]

Когда рассмотренные нами аграрные законопроекты были переданы в юрисконсульскую часть министерства земледелия, она без особого труда усмотрела их глубокую внутреннюю противоречивость. С одной стороны, указывали авторы юридического заключения, окончательное решение аграрного вопроса правительство передает будущему «Национальному собранию», а с другой — в ряде документов вообще ничего не говорит об этом и не оговаривает предлагаемые им мероприятия как временные. Документы эти, делала вывод юрисконсульская часть, «являются совершенно отдельными проектами, построенными на разных основных началах, частью существенно противоречащих друг другу. И Совет министров, не впадая ни в какое противоречие, может принять один и отвергнуть другой». [30]

Колчаковские юристы-аграрники усматривали неопределенность и противоречивость аграрных проектов «верховного правителя» и его Совета министров главным образом в их несовершенстве с чисто юридической точки зрения. На самом деле причина лежала гораздо глубже. Самое это «несовершенство» являлось неизбежным следствием классовой позиции буржуазно-помещичьей диктатуры Колчака. Эта позиция оказалась довольно четко очерченной в декларации «От Российского правительства», включавшей в себя основные положения рассмотренных нами документов. Заявляя о том, что должна быть «определенная и ясная политика, не допускающая никаких кривотолков», колчаковскии Совет министров тут же «разъяснял», что правительство «не пойдет ни по пути партийности, ни по пути защиты интересов отдельных групп населения; оно не пойдет ни вправо, ни влево». [31] /186/ Политически такой курс означал отсутствие какой-либо конструктивной линии, топтание на месте, попытку поддержания статус-кво в расчете на принятие какого-либо решения в более благоприятном будущем. Но в пору гражданской войны, когда все классовые противоречия обострились до максимального предела, такой курс, и прежде всего в жгучем аграрном вопросе, не мог иметь каких-либо перспектив. Переломные эпохи требуют ясной, четкой, последовательной политики, бескомпромиссно ориентирующейся на передовой класс. Только такая политика может рассчитывать на успех. Между тем стремление и удержать крестьян на своей стороне, и каким-то образом перерешить аграрный вопрос, решенный Великим Октябрем, заводило аграрную политику колчаковщины в тупик. Напрасно Колчак, действуя по законам бонапартистской демагогии, взывал к «крестьянам-сибирякам». В сентябре 1919 г. он «повелел» собрать в Омске съезд «выборных от народа» (по два человека от каждой волости), чтобы дать на нем крестьянам указания, как им «жить и работать спокойно, по правде божьей, на пользу себе, и ближнему, и всему государству». [32]

Никто не обращал внимания на эти «обращения». Сохранились весьма ценные для историка обзоры сводок отдела печати управления делами «верховного правителя», характеризующие политические настроения в «колча-кии». Согласно этим обзорам, массы крестьян были настроены «оппозиционно и антигосударственно». В их среде неуклонно росло недовольство, причинами которого были бесчинства карателей, расправлявшихся и с правым, и с виноватым, «беспощадное взыскивание податей и недоимок», бесчисленные поборы, а проще сказать, грабежи, учиняемые белогвардейцами, и т. п. Все это свидетельствует о том, что на деле колчаковцы вели себя в деревне отнюдь не по правилам, выработанным в их же министерстве земледелия. Бывшие владельцы «огнем и мечом» возвращали свое, невзирая ни на какие законы.

В силу ряда причин (прежде всего недовольства продразверсткой) среднее крестьянство, в том числе и Сибири, весной и летом 1918 г. колебнулось в сторону контрреволюции. Но как указывал В. И. Ленин, сравнение колчаков-ского режима с Советской властью быстро отрезвило крестьянские массы. [33] Уже к концу 1918 — началу 1919 г. обозначился их поворот на сторону Советской власти, что проявилось в антиколчаковском /187/ партизанском движении, охватившем огромные районы Урала, Сибири и Дальнего Востока. [34]

Если на аграрной политике колчаковского режима явственно видны следы растерянности и неуверенности в эффективности ее результатов, то на «рабочей политике» «ве

Источник: http://ru.wikipedia.org/wiki/Северо-Западное_правительство